Когда ученик подвергается насмешкам и ударам в коридоре, родители чувствуют беспомощность. Я наблюдал десятки таких историй и знаю: ситуация поддаётся коррекции, если действовать точно.
Термин «буллинг» описывает систематические оскорбления, публичное унижение, физические атаки. Поведение агрессора строится вокруг поисков статуса и контроля. Мишенью нередко становится ученик, который выделяется манерой речи, успехами или, напротив, робостью.
Сигналы тревоги
Дома ребёнок почти не рассказывает о школе, просыпается с болями в животе, начинает терять интерес к кружкам, выводит рисунки с тёмными оттенками. Появляются порезы, пропадают тетради, одежда оказывается порванной. Такие штрихи складываются в тревожную картину.
Сначала важно выйти из шока самому взрослому. Короткая дыхательная практика «коробка» — вдох четыре счёта, пауза четыре, выдох четыре, снова пауза — возвращает атараксию (душевное равновесие) и даёт шанс говорить без высоких нот.
Разговор с ребёнком
Сажусь рядом, держу паузу пару секунд, затем задаю вопрос в нейтральной форме: «Как проходят перемены?» Тон спокойный, комментарии минимальны. Слушаю, перефразирую, подтверждаю чувства: «Тебе обидно, я слышу». Ребёнок получает сигнал: взрослый — союзник, критики не последует.
Формируем «дневник силы»: каждый вечер записываем три удачных момента дня, одно новое умение, одно удовольствие. Нейропластичность усиливается, угасает выученная беспомощность.
Контакт со школой
После сбора фактов перехожу к официальной части. Направляю классному руководителю вежливое письмо с изложением эпизодов, прошу письменного ответа. Закон «Об образовании» обязывает учреждение обеспечить безопасность обучающихся, потому бумажный след повышает ответственность сотрудников.
На очной встрече говорю по пунктам, без оскорблений. Требую плана: наблюдение в классе, разделение на парных занятиях, информирование родителей зачинщиков. Подписи сторон фиксируют договорённость. Копию держу дома.
Если администрация уходит от темы, подключаю комиссию по делам несовершеннолетних, районного психолога, уполномоченного по правам ребёнка. В письмах опираюсь на факты, избегаю эмоциональных маркеров.
Домашний ресурс
Вечером придумываем совместный ритуал перезагрузки: настольная игра, скалка для теста, пробежка с собакой. Тело рассекает кортизол, вырабатывает эндорфины. Нервная система получает сигнал безопасности.
При острой тревоге использую технику «бабочки» (из EMDR): ребёнок скрещивает руки на груди, похлопывает плечи попеременно, проговаривая мысль «Я в безопасности». Двухполушарная стимуляция снижает эмоциональный заряд.
Затяжная травля, ухудшение сна, суицидальные высказывания — повод записаться к психиатру.
Работа с врачом включает терапию тревоги, корректировку биоритмов, при желании фармакологическую поддержку. Дозы подбираются индивидуально. Стигма вокруг лекарств постепенно рассеивается: ремиссия — не повод для стыда.
Параллельно усиливаем круг поддержки: крестные, тренер, соседка, онлайн-репетитор. Чем богаче социальная сеть, тем слабее эффект изоляции.
Спустя время наблюдаем феномен «посттравматического роста»: ребёнок начинает сочувствовать чужой боли, быстрее замечает несправедливость, проявляет лидерство. Опыт боли превращается в ресурс.
Подводя итог, родительский альянс, системная работа со школой и регулярные техники самопомощи переводят ребёнка из позиции жертвы в позицию автора собственной истории. Срывы случаются, однако навык восстановления уже встроен.
